Узкая полоска света

[Тим]

Не успел Тим обрадоваться, что удалось-таки дотянуться до трусов и даже немного подтянуть их вверх, как Андрей неожиданно вскочил и всыпал ему такой горячий, что задница мальчишки вмиг зарделась и отозвалась нестерпимой болью. Это было даже похлеще, чем ремнем. Тим машинально дернулся, бросил трусы и потянулся руками к источнику боли. Звук от упавшего ремня почти совпал со звуком удара, поэтому одновременно с сочным и звонким хлопком о голые ягодицы зазвенело и в ушах.

- Уй… - только и сумел произнести мальчишка на вдохе, но, выдохнув, проронил уже более внятный звук. – За что?! – протянул он немного возмущенно и недовольно. Вопрос подразумевал всё сразу: и несправедливые штрафные, и обжигающий шлепок, и непреклонность Андрея.

Ну, что он такого сделал? Хотел просто натянуть трусы, чтобы общаться в приличном виде. А тут оказывается разрешение надо было взять. Хорошо не официальное, с подписью и печатью…

Тим, надувшись, тёр место удара. Ему снова пришлось повернуться на живот, чтобы не нарваться на новые санкции от самодура-экзекутора, но весь его вид выражал обиду и несогласие. И предстоящих ударов было сполна. А тут ещё и добавка! Внутри Тима всё клокотало и бурлило. Не столько от страха ожидаемой боли, сколько от несправедливости и сумасбродства взрослого. Эдак его никогда не закончат полосовать… Всегда будут находиться новые причины. О теме с отцом он на время забыл. Это сейчас казалось не важным. Сказал он что-то непростительно или нет, по реакции Андрея уже было ясно, что порка продолжится в любом случае. Даже если Тим приведет неоспоримые аргументы, коих, впрочем, у него, не было…

[Андрей]

Ладонь Андрея тут же загорелась - не слабо так шлепать. Ранее он никогда этого не делал, разве что совсем слегка, полушутя, направляя бесстыдно вихляющую голым задом девицу... куда- нибудь. Одеваться и уходить. А воспитательную шлепку, что изредка получал в раннем детстве от матери, после вспоминал как нечто символическое, беззлобное.

Но не тут то было! Примени он ладонь заместо ремня - немногим меньше досталось бы. Им обоим.
На мордахе Мурзика во всех красках отразилось попирание достоинство и прав. Бурчит еще что-то, наглец! И что? "За что?!"
Не слаб так побунтовать вполголоса, но перевернулся все ж в исходное положение и ручонку убрал от труселей.

- Ну, ты охренел, Тимыч, - усмехнулся Андрей и потянул кончик трикотажной ткани вниз, обратно, откуда высунулся.

Нет, не прикрыли ничего лишнего трусы, но как-то неэститечно торчали из-под джинсов, неровной полоской, и из надписи CALVIN KLEIN высовывались только две буквы.

- Вот это "за что" потрясает! За то! Оборзел ты малость! - ответил Андрей и наклонился за ремнем.

Пряжка удобно устроилась в ладони, другой конец присоединился к ней, тем самым образовав привычную петлю.

- Тебе кто разрешил одежку на жопу натягивать? Я не сказал, что мы закончили! Или думал, что разговор за продолжение порки сойдет? Ты мне так и не ответил ни на что! Кроме своего "Ну и пусть"! Что пусть-то, Тима? Что?! Что плевать тебе?!

Для доходчивости Андрей размахнулся и с дури отвесил Мурзику нехилый стежок. Ибо нефиг под дурачка косить и такого же из Андрея делать.

[Тим]

Тим не заметил, что Андрей наклонился за ремнем, поэтому к внезапному горячему готов не был. От чего удар показался ещё более обжигающим и болезненным. Мальчишка не просто вскрикнул, он взвизгнул от неожиданности и сжал в беспомощном взмахе свои кулаки. Не от ярости, а чтоб перетерпеть боль. Он предполагал, что за первым стежком сразу же последует и второй, потому не ринулся растирать зад. Но этого не произошло, и мальчишка осторожно потянулся к пылающим половинкам.

- Я не потому. Просто холодно стало, - соврал он в своё оправдание, но тут же сообразил, что Андрей может по такому поводу прописать ему согревающий массаж ремнем. Поэтому спешно добавил. – Я временно хотел. Пока говорим.

Промямлил он это теперь не с вызовом, а немного хмуро, подспудно понимая, что за наглость можно получить ещё пару штрафных. И ещё он понимал, что это не было продолжением порки, а лишь два горячих для острастки. Что тоже не сильно радовало. Потому как теперь предстояло лежать с голой жопой, выслушивая все эти научения и нотации. Задница пекла, горела, требовала облегчения своих страданий. А всё что Тим мог - это растереть её ладонью, и то с опаской оглядываясь на Андрея – как бы он и это не расценил за борзость. Кроме того, теперь было опасно отмалчиваться и игнорить вопросы взрослого. Это могло грозить новыми жгучими внушениями. Поэтому Тим поворочался на животе, убрал руки со своего мягкого места и принялся обдумывать, что ответить. Признавать свою неправоту очень не хотелось, но и воспитательных уроков с него было достаточно. Потому его мысли всё больше двигались в правильно направлении. Наконец, он насупился и выдавил из себя:

- Да, я был не прав по поводу отца. Он многое для меня сделал, а я это не ценил, - самое интересное, что Тим действительно осознал это прямо сейчас. Видя всю эту убогую обстановку, голые стены, сортир, старую скрипучую кровать… Он никогда не жил в подобных условиях, и даже не подозревал, что такие бывают. Его, оказывается, всегда отгораживали от житейских неприятностей и проблем, отбирая для него самое лучшее. А он не ценил. Он, и вправду, не ценил. И сам искал проблемы на свою задницу. И вот нашел…

Тим вздохнул. Жаркая волна стыда и неловкости от признания подрумянила его щёки и лоб. Уши тоже зарделись, и он уткнул лицо в руки перед собой.

[Андрей]

Андрей выдохнул. Как-то получилось... внезапно, без предупреждения. Даже нечто, подобное чувству вины, проскользнуло где-то под ребром. Так, мимолетно, не задерживаясь. Потому что ничего страшного не произошло - всё было, как и раньше. Но вот Мурзик такой возглас издал, как котик, которому на хвост наступили. А котиков всегда жалко. Так вот и Тимку стало жалко, что ли, из-за его реакции, из-за того, что он так по-детски не сдержался. И не ушли от внимания Зубова сжавшиеся пальцы как желание собраться, сосредоточиться. Сосредоточиться... И такое выдать!
Андрей согнулся в приступе беззвучного смеха. Тимур был в ударе! От сильного удара, видать.

- Замерз, значит! Вот незадача... - сочувственно покачал головой Андрей и тут же положительно кивнул, прикрыв глаза. - Временно, ага...

Пусть потрет, сейчас можно. Или погреет, раз такой мерзлявый.
Акцентировать внимание на пылающе-замерзшей попе мальчишки сейчас было не время. Тем более, что тот упомянул слово "говорим". Так ловко пристроил и себя к этому действию. Ибо говорил в основном Андрей. А Тимка что-то подвякивал. Вяло и безынициативно. И вот решил исправиться.

- Таааак, - протянул Андрей, с интересом посмотрев на Мурзика.

Было важно оценить, с каким выражением мордашки тот это выдал. Выдал или выдавил. Насколько тяжело или, напротив, легко это далось мальчишке. Такое для него необычное признание. Непривычное - то было ясно и за эти третьи сутки знакомства.

- Был не прав, значит? И теперь оценил, да, Тимка? Осознал? - язвительно уточнил Андрей. - А еще что? Что еще понял? За что стыдно-то, а, Тимыч?

Да, мальчишка застыдился. Даже создал иллюзию ухода от внешнего мира - спрятался, как малыш, который уверен, что если он никого не видит, то и его тоже. Но то не был стыд перед отцом. Дистанционно-заочный. Парню элементарно было западло выдавить эти две фразы. Как же, он был не прав, для него много сделали!

Андрей пару раз слегка хлестнул ремнем по расправленной ладони своей левой руки, будто отсчитывая секунды для ответа.

[Тим]

Некоторое время Тим молчал и ничего не говорил. Взвешивал, прикидывал, словно пробовал на вкус это своё признание. Вот оно, оказывается, как – лежа с голой задницей быстро сообразил, что к чему. А без ремня понять всю соль жизнь не получалось. Мальчишка устыдился собственной недальнозоркости.

А за что ему может быть ещё стыдно? Да фиг его знает! Тим подспудно догадывался, но не мог выразить это словами. Стыдно ведь бывает не просто за фразы, а за смысл, спрятанный в них… Что он ещё там наговорил про отца кроме этого? Что так ему и надо? Пусть платит за него всё, что у него имеется. А кому от этого станет лучше? Тиму? Вряд ли. Разве что, его похитители обрадуются такой легкой наживе. А если у его отца исчезнут деньги, то и у Тима исчезнет всё. Мальчишка совершенно явственно осознал, что всё его благополучие и авторитет зависят полностью от успехов его родителя. Сейчас вот нет у него авторитета, и он лежит с голым задом, краснея и извиваясь под жгучим ремнем. А если они навсегда переедут в такую вот трущобу, то Тим на практике познает ещё и что такое безденежье. Уж лучше пусть всё ограничится этим внушением…

- Я понял, что ляпнул лишнее, - мальчишка повернул лицо полубоком, но так и остался лежать на своих руках. Он не был уверен, что стоит всё это говорить Андрею, но всё же, опасаясь ремня в его руках, решил основные пункты озвучить. – Я не должен был говорить такое про отца. И что так ему и надо… не должен был. Я просто был злой на него и… - Тим задумался. – Наверное, ты прав, я ничего без него не стою. И сам ничего пока не добился. Я просто дурак…

Последняя фраза далась Тиму с трудом, он произнес её совсем тихо, сквозь зубы и сразу после этого отвернулся и уставился в одну точку, машинально ковыряя рукой прожжённую от сигареты дырку в матрасе. Нелегко было признаваться в своей несостоятельности и глупости. Плюс ещё осознавать, что расплачиваться за всё это придется не только чистосердечным признанием, но и настоящей жгучей болью. Которая ещё предстоит. И которой Тим так боялся. А может так даже и лучше. Лишь бы это всё поскорее закончилось. И тогда он уже будет ценить, и понимать, и дорожить… Точно будет! Тим был в этом уверен. Как и в том, что взрослый его не пощадит, и выдаст всё, что причитается, до последнего.

Словно вторя его мыслям, сзади раздался щелчок ремня. Тим с опаской оглянулся. Ненавистная полоска кожи похлопывала по руке Андрея, словно репетируя перед продолжением экзекуции. Сейчас она взмоет вверх, рассечет воздух и запляшет в адском танце на его раскалённых ягодицах, закрепляя всё сказанное взрослым. И тогда стыд Тима уйдет, а на смену ему придет боль – обжигающая и парализующая… От одних этих размышлений внутри всё сжалось и перевернулось. Ожидание порки оказалось не менее мучительным, чем сама порка.

[Андрей]

Андрей не собирался торопить Мурзика. Зачем? Пусть обдумает ответ, чем ляпнет снова что-то невнятное.
Он почти замер, опустив ремень - ведь может его мелькание, что видно боковым зрением, и, пусть приглушенное, но услышанное шипение, сбивает пацана с толку. И запросто пугает.

На самом деле, это непросто. Для ребенка непросто ответить на не очень конкретные вопросы. Вопросы морали. Это... нудно, ибо сами они нудные, и чаще дети и подростки мысленно посылают дознавателя куда-то...
Андрей сам хорошо это помнил, как отчим пытался его достать, пристыдить за что-то... не очень определенное. Просто пристыдить. На всякий случай и наперед. Андрей соглашался с ним, но после обдумывал, в чем же он на самом деле виноват. Порой мысль и зацеплялась за какую-то фразу нотации, но был ли он согласен с этими доводами? Даже если и согласен, то все равно мысленно отправлял отчима по веселому адресу. Потому что. Потому что тот был злой. И не любил Андрея.
А Вязов-старший... Он безусловно очень любит Тимура. Может, больше всех на свете. Конечно, именно так!

При этом умозаключении Зубов глубоко втянул носом воздух, словно принюхивался к этому незнакомому запаху отцовской любви.
Наверное, этот запах смешивал в себе оттенки дорогого одеколона и пропотевшей рубашки, брошенной в стирку, свежей речной рыбы и морского летнего бриза, банного березового веника и желтых страниц старой книги, сигаретного дыма и кожаного ремня.
Андрей машинально улыбнулся на ответ Мурзика. Пока снова неопределенный. Но он понял. Хоть что-то. Правда, тут же пришлось принять серьезный вид. Пусть не думает, что он с ним шутки шутит. Да и не до шуток будет сейчас, совсем скоро, ведь у них осталось... Девять. Да, два штрафных минус один незапланированный. Шлепок - не в счет. Этот так, одернуть.

А пацан продолжил, искоса посматривая на Андрея. Да, это правильно - смотреть друг на друга, когда разговариваешь. Но, замолчав, Тимка сразу отвернулся. Снова стыд. И стеснение. Вот же... Небось, когда хамит, так до последнего в глаза смотрит.
Но все равно! Это была маленькая победа. Победа мальчишки над самим собой, прежним. Над своей спесью и гордыней.

- Ты... ты не дурак, Тимур, нет, - поспешил успокоить его Андрей. - И ты стоишь чего-то... То, что ты понял... это ты уже чего-то добился. Добился от себя понимания своей неправоты. И добился от себя смелости в этом признаться. А это не каждому дано, Тима! Но еще... ты не просто не должен был так говорить! Не просто не имел права ляпать это самое "лишнее"! А ты и думать так не смей больше! Никогда!

Андреем овладели странные эмоции. Можно было подумать, что Тимур его брат, и он запрещает ему так говорить про их отца, или сам он ему отец и боится, что чадо будет наказано свыше за непочтительность к родителю.

Ремень снова дважды хлопнул по левой ладони, уже как сигнал к продолжению наказания.
- Ну, и теперь закрепим то, что ты понял! Чтобы запомнил это хорошенько! - Андрей кивком головы показал Мурзику, чтоб тот устроился поудобней, приготовился. И отвернулся.

Расслабиться вряд ли получится. Более того, невооруженным взглядом было видно, что пацан весь напряжен и сконфужен, будто загнан в угол. Последнего совсем не хотелось. Но в глазах Мурзика отразился обычный страх. Страх боли, которой не избежать. И которая сильнее моральной боли, но быстрее проходит и проще забывается. Это сейчас и успокаивало Андрея.

[Тим]

Тим всё-таки не ошибся, помиловать Андрей его не собирался. Не после признания и не вместо. Ремень шваркнул по руке взрослого в ожидании, когда Тим займет нужную позицию. А он, в принципе, и так в ней был. Задница открыта – что ещё нужно?

Команда к началу, а вернее к продолжению экзекуции была подкреплена словесными изысканиями. Закрепить то, что он понял… Звучало так, будто Тим – какой-то полный недоумок, и его осознания недостаточно для углубленного понимания своей вины. Или взрослый боится, что он про это забудет? А может, не до конца доверяет его словам и считает, что парень произнес это неискренне, только из страха получить ремня. Зачем тогда вообще Тим всё это говорил? Ведь всё равно бы получил, но тогда не было бы так обидно от сорвавшегося с языка откровения. Да, начал он его озвучивать действительно из-за страха порки, но потом-то он, и вправду, осознал. Неужто Андрей этого не понял? Не понял или не поверил… А, собственно, какая разница!

Тим от досады закусил губу. Стоило сосредоточиться на предстоящей боли, но сейчас его отчего-то больше грызло его дурацкое признание. Неосторожное и, по сути, ненужное… Всё равно, бы ему влепили эти восемь оставшихся ударов с добавкой или без - это не важно. Было и так понятно, что не пощадят. Зачем было озвучивать личное? Тем более, это касалось только его и отца. И даже если он что-то и осознал, пусть благодаря Андрею, для чего было это говорить вслух? А теперь на душе было гадко, будто он сказал что-то сокровенное, а ему не поверили, да ещё и решили унизить... Именно так Тим воспринял слова Андрея про "хорошенько запомнить". Что ему было запоминать - собственный вывод о собственной глупости?

- Нееет, я дурак, - протянул он упавшим голосом. – Дурак и кретин… Что сказал тебе об этом, - Тим сделал короткую паузу и посмотрел через плечо на Андрея. - Лучше б смолчал. Один хрен. Всё равно бы лупил для закрепления. И для лучшего запоминания. Так в чем был смысл моего раскаяния?

Мальчишка горько усмехнулся и закусил зубами простынь, готовясь к первому болезненному стежку. Выглядело всё это так, словно приговоренный на казнь решился, наконец, высказать всё, что он думает о себе и своём палаче. А что ему терять? Казнь назначена, всё обговорено. И даже если он как-то и усугубит свою участь, то хоть умрет с чистой совестью. Видимо, так рассуждал Тим, когда всё это говорил убитым и подрагивающим голосом. Подрагивающим, потому что в любой момент ожидал удара ремня и непроизвольно втягивал в себя воздух, чтобы дурацкая полоска кожи не застала его врасплох. Но врасплох его застали собственные мысли. Он повернулся, посмотрел исподлобья на Андрея, выплюнул закушенную простынь и с вызовом произнес:

- Что ждешь? Бей уже! Сколько мне там полагается для закрепления? Восемь? Девять? Десять? А может все двадцать? У меня же штрафные ещё накапали, да и сейчас, уверен, добавятся. За дерзость, правильно? Или в какую категорию это попадает?

Тима уже несло. Он почему-то был уверен, что эта порка никогда не прекратится. И что бы он ни делал и ни говорил, Андрей всё равно найдет причину выдать ему дополнительно. Тогда какой смысл сдерживаться и тем самым унижаться? Хватит того, что он и так лежит с голым задом и находится в полной власти взрослого: тот захочет выпорет, а захочет вообще убьет… Трудно сказать, что именно явилось толчком к таким размышлениям. Скорее всего, обида от собственного признания. Мальчишка не привык признавать за собой неправоту, а тут ещё пришлось всё это озвучить под страхом ремня. Это и терзало Тима. Причем, ремня он в итоге не избежал. А отвечать за предыдущие слова не считал правильным. Ведь он уже осознал, что они ошибочные. И это осознание было обдуманное, прочувствованное, искреннее... Так за что же порка?

Не вязалось это у Тима, потому и казалось, что экзекуция эта несправедливая. Но против несправедливости ему нечего было противопоставить, кроме как взбунтоваться и высказать всё, что он об этом думает. Андрей его колкие откровения, скорее всего, сочтет за дерзость… Ну, и ладно! Всё равно бы он нашел повод. А так хоть бить его будут не за его чистосердечное признание – уже легче…

[Андрей]

Андрей видел, как мучается мальчишка, мучается от окольцевавших его чувств и ощущений. Страх, боль, стыд, напряжение, досада... Да, всё это присуще любому пацану при порке, но Мурзик... он не любой. Это особый экземпляр. Что такое порка он ранее не знал, да и вообще не сносил на своей лощеной шкурке особых притеснений. Сплошной комфорт. А тут над ним машет ремнем едва ли знакомый мужик. И из вражеского лагеря. Впрочем, сдавалось Зубову, что порку от отца Тимур не смог бы вынести с такой выдержкой. Психологически не смог бы. Нет, там бы он сопротивлялся до последнего и знал, что никто его не посадит в темный чулан или вонючий холодный туалет.

И, наверняка, победил бы. Да и стал бы Вязов-старший тратить свое драгоценное время и нервы на наказание своего щеночка? Легче перепоручить его гувернантке или хотя бы жене. Или надеть толстую золотую цепочку на шейку своему любимцу. Нет, не в качестве украшения - всё ж Вязов интеллигент и имеет вкус, хотя его восточная кровь и может дать временный сбой... Но в качестве ограничения в передвижениях, домашнего ареста...Посаженный на цепь Мурзик сможет передвигаться только по своей золотой клетке.

И трудно давалось Тимке это лежачее положение. Фигурально - лежачее, потому как привык с рождения быть наверху, возвышаться над другими. И выплескивать с презрительным взглядом обвинения. Но не признания в своей неправоте.
И Андрей хотел его поддержать в этом шаге через границу собственной гордыни.

Но все оказалось не так просто и гладко. Пацан отвел глаза, насупился, и его мордашка выразила такое оскорбленное достоинство, будто Андрей его опустил! Морально ли или как-то еще... Парень все воспринял радикально противоположно, чем мог ожидать Зубов.
Поразил. Андрей аж прицокнул, издав приглушенное протяжное мычание, которое выражало и удивление, и разочарование. И сожаление. О том, что ошибся в мальчишке. Переоценил. Его и себя. Оказывается вопрос смысла остался недоработанным.

Навряд ли Мурзику был важен ответ про смысл. Он прикусил язычок, затыкая себе рот простынёю. Вот же, вкусняшку нашел, мда...
А Андрей не спешил. Куда спешить? Порка закончится, и чем изволите заняться? Ни шашек, ни карт. Даже вряд ли бумага для морского боя найдется.
И хорошо, что не поспешил огреть этого ворчливого мнительного гоблина. Почему пришла такая ассоциация? Наверное, от голоса Тимки, который сейчас гнусавил и напоминал "гоблинские переводы" видеофильмов детства Андрея.
И правильно не поторопился - "эту песню не задушишь, не убьешь"...

Мурзик засыпал Андрея вопросительными мявканьями, готовыми перерасти в протяжный кошачий вой. Когда на яйца наступили. И впору было бы это сделать - придавить чуток. Но Андрей сосчитал мысленно до пяти. Этого было достаточно, чтоб убедиться в наступившей тишине.

- Жду, когда ты угомонишься, Тимур. Нам некуда торопиться, - спокойно ответил Андрей. - Осталось девять. Их ты получишь, как и планировалось. А для дополнительных? Так много чести для тебя, дружок! Пороть - это, знаешь ли... тоже труд! И тратить свои силы на тебя?

Андрей прищурился и помотал головой. Не стоит, мол. Ты того не стоишь.

- Это бесполезно. Хорошую порцию боли ты и так получишь. А про категорию? Так куда это попадает? То, что ты сейчас тут высрал? - Зубов поморщился, будто парень у него вызвал брезгливое чувство.

Так оно отчасти и было. Будто Мурзик выпачкал свои же откровения, что преподнес Андрею.

- Это попадает в категорию предательства. Самого себя. Но то уж твоё дело, Тимур! Ты изменил сам себе, ибо пожалел о сказанном только что! И из-за чего пожалел? Нет, не из-за стыда! Это бы я понял. А из-за того, что получишь то, что и должен был! Эти несчастные девять стежков ремнем! А надеялся своим пустозвонством получить послабления! Да ты, ты...

Унижать и оскорблять мальчишку намеренно Андрей не хотел. Он не мужик пока, да. Он ребенок. И это многое прощает ему. Избалованный, нервозный, не очень уверенный... Нормальный такой подросток из богатой семьи, который редко видит родителей.

- Ты впредь хорошо думай наперед, чтоб потом не жалеть. Хорошая привычка. Ничего, выработаешь с опытом, - Андрей улыбнулся Мурзику, подмигнул даже, грустно глядя во вспыхнувшие глаза мальчишки. В них словно зажглись две звездочки, делая их еще ярче, а самого Тимура еще красивее.

- Ты не дурак и не кретин. Ты просто струсил, Мурзик. Но попробуй сейчас побороть её, трусость. Наплюй на все свои слова, мысленно пошли всех куда-нибудь. А боль вытерпеть ты в состоянии.

Андрею сейчас по-настоящему стало жалко этого трусливого щенка, который зарылся в складки простыни и пытался что-то тявкать, безуспешно, бессмысленно, не очень логично. Ему хотелось показать, что он не прогнулся под обвинения и что сильно сожалеет об откровенности.

Зубов оттянул петельку ремня, прищурился, словно оценивая его длину. Но у этого кожаного бездушного карателя ничего не изменилось - ни вырос, ни уменьшился. Он, повинуемый руке Андрея, взлетел к плечу и, рассекая воздух, опустился на ягодицы мальчишки.

[Тим]

Тим быстро сдулся. Хватило его ненадолго. Ровно до первой тирады взрослого. Мальчишка ожидал совсем другой реакции, а тут полное безразличие к его дерзости. Ни крика, ни грубости, ни повышения голоса. И даже дополнительных ударов не назначил.

Тим был настолько уверен, что вслед за его борзостью последуют санкции, что даже растерялся от слов Андрея. На фоне того, что он рассчитывал, прозвучавшие девять ударов казались сущим пустяком. Не прям таким безболезненным испытанием, но он-то думал, что ему, как минимум, десяток набавят… Тим ведь решил, что вся эта порка всего лишь предлог поиздеваться над ним, оголить его нервы и чувства - дай взрослому только повод, и он будет бесконечно махать над ним ремнем, пока он не отчается, не сломается и не начнет унижаться, слёзно умоляя прекратить. Но всё произошло с точность до наоборот. Андрей обломал его чаяния и так умело расставил все точки над "И", что Тиму даже нечего было возразить. Разве что, задуматься над следующими словами про предательство самого себя. И тут Андрей сумел повернуть вспять мысли мальчишки.

Пожалел ли Тим о том, что осознал про отца? Нет... Лишь о том, что разоткровенничался с Андреем, это да. И то потому, что считал, что взрослый ищет повод его унизить. Но и тут он попал впросак. Правда, на этот раз озвучивать свою неправоту Тим не спешил. Лишь пробормотал негромко:

- Я не струсил! И сказал я это всё не из-за ремня… - звучало уже не так вызывающе, но всё ещё с долей гонора.

Больше ничего обдумать Тим не успел, потому что сзади засвистело и обожгло. Парень втянул воздух сквозь закрытые зубы. Получилось что-то среднее между свистом и шипением. Удар взорвался оглушающей болью, как и все предыдущие, даже ещё больней. Тим едва улежал, но всё же стерпел. Ноги и руки остались на месте. Лишь голова слегка приподнялась, да пальцы вытянулись с безмолвном крике. Миллионы искр пробежались по воспалённым ягодицам и стали растекаться, проникать в кожу, наслаиваться друг на друга. Это было больно, очень, но куда сильнее терзал сейчас Тима внутренний конфликт. Он и сам не понимал, что на него нашло, но ему было почему-то неловко перед Андреем. И даже после обжигающего стежка эта неловкость никуда не исчезла. За что было неловко он точно не осознавал. Это было что-то неуловимое, эфемерное, почти неосязаемое… Что-то что влезало во все мысли и сдавливало внутри. Может из-за того, что он на него не то подумал и озвучил это вслух. А может, что попытался отказаться от своих слов и устыдился собственного признания. Тим не знал точно, но чувствовал себя мерзко. Внутренние противоречия терзали похлеще ремня. Мальчишка разрывался между смирением и гордыней. А побеждала в итоге боль – сильная, обжигающая, пронизывающая... Она, с одной стороны, заглушала навязчивые мысли, а с другой - служила, своего рода, катализатором, обостряющим всё, что можно было обострить и достающим из глубин всё самое сокровенное и ранее недоступное.

[Андрей]

Удар прошипел параллельно голосу Тимура. Андрей сумел расслышать каждое слово в этом очередном выплеске. Он показался криком души мальчишки, попыткой вновь оправдаться, но уже апеллируя к очередному обвинению. Несправедливому, на его взгляд. И унизительному. Ведь Андрей нарочно снова назвал его Мурзиком. Хотя Тимур... Это имя очень шло мальчишке. Нет, он не напоминал Гайдаровского героя. Но было в нем что-то эпическое, а темные волосы и смуглая кожа очень гармонировали с этим звукосочетанием.

Андрей знал, что сейчас пацан не врет, что он искренен. Неужто трудно понять, что двигало Мурзиком? Гонор, гордыня, высокомерие. И всем этим джентльменским набором он хотел прикрыть свою слабость. Слабость, которую увидел в своих откровениях. Глупо, да и только. Но ему, подростку, простительно. Ему еще много чего простительно. И еще долго будет прощаться половина взрослых огрехов. А то и всю жизнь - от родителей. Для них-то он вечный малыш. Маленький, сладкий, самый любимый.

Андрей чуть поморщился, когда красная полоса свежим следом легла поперек уже начинавших покрываться синяками ягодиц. Неровно, неравномерно, а там-где кожа нежнее, да удары были посильнее. А потом эти синяки расползутся вниз, на бедра, хотя туда Андрей не попадал. Ремень - жесткая вещица. Особенно, когда выполняет свое высшее предназначение, мягко изгибаясь в воздухе и издавая завораживающее шипение.

Но кто ж "из-за ремня" станет говорить такое? Ремень тут не виноват. И был парень вполне настроен на последнюю десятку. И даже согласился со штрафными! Что ж тогда? Что послужило этому отступу? Наверняка, слова Андрея про закрепление. Издевкой они прозвучали для Тимки. Вроде все логично, а пацан оскорбился. Даже не дернулся при ударе, ишь, крепится.

- Не из-за ремня? А из-за чего же, Тимыч? - спросил Андрей, хотя сам заметил, что в его голосе промелькнула толика противного ехидства. - Не порки дальнейшей ты струсил, тут верю. А самого себя! Или что-то другое? А, Тимур?

Как старт к ответу, незамедлительному, четкому, конкретному, Андрей наградил Мурзика очередным горячим.
До этого был приличный перерывчик в процессе. С разговором по душам. И во что это вылилось? Будто друг другу в эти души и наплевали. Так что нет - больше Андрей не повторит такого маневра. Пороть - так пороть. А Тимка уж сам пусть решает - отвечать ему или нет. И что отвечать - тоже его дело.

[Тим]

Второй удар дался тяжелее первого. Вернее, стерпеть его оказалось куда сложнее. То ли Тим отвлекся на вопросы Андрея и не ожидал, что тот выдаст ему между вопросом и ответом. То ли настолько углубился в собственные мысли, что не заметил, как ремень пошел на взмах. Но волна боли пришла резко и неожиданно. По коже ещё не успели отбегать колючие мурашки от предыдущего удара, не успели ещё жгучие искорки дотлеть на алеющей заднице, как снова всё заполыхало, зажглось, загорелось.

- М-м-м-м... - Тим замычал, утыкая губы в собственный кулак. Настроиться на очередное ременное внушение после столь длительного перерыва было непросто. Оно выдергивало из любых размышлений и самокопаний, бесцеремонно прерывая их и опять окуная назад, в бездну - в бесконечный поток вины и боли.

Тим разжал пальцы и схватился ими за матрас. Колени беспомощно и мелко подрагивали. Он придвинул ноги поближе к кровати, чтобы унять эту дрожь. Но это мало помогло. Мальчишка переступил с пятки на носок, поелозил ступней по полу. Слегка полегчало. Боль начала убывать и рассыпаться. А вопросы Андрея, наоборот, гулко отстукивать в голове. Может от того, что они были слегка обидные, с нотками сарказма, Тим не удержался и так же ехидно произнес:

- Не из-за ремня, представь себе! И не из-за твоего грозного вида, - похоже парень немного адаптировался к боли, поэтому находил в себе смелость пререкаться и язвить даже во время порки. - И себя боятся только идиоты! А я же тебе сказал, что я дурак и кретин. Чувствуешь разницу? - Тим не хмыкнул и даже не усмехнулся, лишь искоса взглянул на Андрея, повернув голову вполоборота. - А чего я испугался, не твоё дело! – выпалил он напоследок и снова уставился в матрас.

Пальцы нервно теребили грубую ткань. Попа подрагивала, напряженно и мнительно, предчувствуя следующий жгучий след на своих половинках. Надо было как-то подготовиться к нему, замереть, сделать глубокий вдох... Тим не хотел снова быть застигнутым врасплох.

[Андрей]

Даже если бы Тимка решил состроить из себя настоящего Кибальчиша и не промолвить ни слова, Андрей дал бы ему время. Не на раздумье. А на то, чтоб притерпеться и закончить со своей возней. Или как раз прочувствовать боль получше, когда она растечется по всему периметру поротого тела. Андрей уже подзабыл подробно эти ощущения, какие они в деталях, но помнил жжение, помнил, как волной накатывает боль, плещется и тихо, неспешно убывает. И что хочется перенести её на другой орган. Что-нибудь защипнуть или закусить. И как трудно расслабиться. Да невозможно - и всё тут!

И сейчас он уставился на сжатые гармошкой штаны Мурзика, что прикрывали уже почти лишь голень. А бедра были так натянуты, словно не лежали на кровати, а в напряжении удерживались на весу. Еще Андрей рассмотрел, что штанины, из-под которых торчали переступавшие на месте пятки Мурзика, внизу влажные от снега, темнее основной ткани, хотя в печке еще тлел огонь.
Почему-то эти мелочи сейчас привлекли внимание Зубова, словно он хотел создать очень подробный образ мальчишки в этот момент. Собрать всё - от эмоций до складочек на штанинах - и запечатлеть его в памяти.

Приглушенный стон Тимура стих, и Андрей, вхолостую хлестнув ремнем по воздуху, хотел было уже вновь занести его к плечу, но задержал движение. И хорошо, что не поторопился.
Очередная тирада пацана прозвучала оперным речитативом, вобрав в себя всю гамму разнообразных интонаций и ладов. Так это услышалось Андрею: восклицание, утверждение, вопрос и... занавес.

Тимур одарил Зубова блеском своих глаз и смолк. Дерзко так! Указав Андрею фактически его место. Ну, всё правильно. Собственно, не его то дело. Его дело проучить упрямого беглеца, чем он и занимался. И вполне успешно. Тут Мурзик молодец, даже держать его не пришлось.

- Разницу? Между кретином и дураком? Или между дураком и идиотом? Что-то ты меня запутал, Тимка! - почти рассмеялся Андрей. Уж очень его развлек намек Мурзика на его грозный вид. - Разницы не вижу, хоть моё дело, хоть не моё. Но усёк, что себя ты не боишься. И это здорово, на самом деле! Себя боятся только... параноики какие-нибудь. Шизофреники. Это же клиника уже, Тима. А испугался ты не себя, не меня, не ремня, нет! А своей трусости! Так-то. Семь осталось!

Андрей на всякий случай объявил эту цифру, чтоб мальчишка не подумал своим философским умом, что Андрей может его обмануть, окрутить, накрутить ему лишнего.

Он лихо размахнулся, уже не думая о своем обещании про "не сильно". Нормально. Должно быть больно - на то и порка.
От слишком сильного Тимка с визгом кубарем покатился бы на пол - Андрей знал, как это. Когда слишком. С излишком.
Две полосы легли крест-накрест посреди попы, когда ремень отчаянно, хлестко упал на сжавшуюся кожу мальчишки, словно перечеркивая всю их доверительную беседу.

[Тим]

Трагический настрой Тима был несвоевременно нарушен дурашливой фразой Андрея про параноиков. Да и вообще после такого несерьезного ответа злиться и язвить как-то не получалось. Смысл, если это будет выглядеть как продолжение той же шутки? Правда, шутка быстро закончилась напоминанием про количество ударов – это столько его ещё полоснут по многострадальной настёганной заднице. Хотя число семь звучало куда лучше, чем прежнее тридцать или семнадцать. Но всё же и оно не радовало. В любом случае, нарываться по-глупому не стоило. Андрей, судя по всему, действительно не собирался наказывать его сверх нормы. Да и своим насмешливым ответом сбил с Тима всю спесь. Мальчишка понял, что действительно сказанул глупость. Какая, собственно, разница между кретином, дураком и идиотом? А никакой!

А вот последнее парадоксальное заключение заставило мальчишку всерьез задуматься. Испугаться собственной трусости – это как? Бояться, что ты будешь бояться? Или испугаться боязни бояться своего испуга. Короче, всё было слишком сложно и запутанно, чтобы делать какие-то выводы, лежа с голой пылающей задницей. Хотя было в этом что-то… правдивое. Тим боялся показать свою слабость. Боялся, что будет выглядеть трусом, что не справится, что упадет в собственных глазах. Наверное, поэтому и гоношился, и грубил, и пытался храбриться, с вызовом отвечая на любые укоры. Так было легче, проще, привычнее. Отгородится от всех и в том числе от себя – настоящего, думающего, осознающего… И не терзаться лишними упреками. Он такой, каков есть. И всё - точка. Воспринимайте или не воспринимайте, но не лезьте со своими нравоучениями в душу. Он сам разберется, что для него хорошо, а что плохо. Что приемлемо, а что нет. Но Андрей лез. И не просто лез, а ещё и копался. И это вызывало в Тиме предсказуемый протест. Вот только деться он никуда от этого не мог. Он вынужден был лежать и слушать, да ещё и терпеть "для закрепления". И отвечать, когда спрашивают. И обнажаться перед незнакомым взрослым не только физически, но и душевно.

А Андрею всё было мало… Он выкапывал из недр Тиминой души всё новые и новые понимания: себя, отца, своего окружения... И это вступало в конфликт с тем Тимом – прежним, который не знал и не хотел знать обо всём этом. Которому было хорошо и основательно в своём бриллиантовом мирке, где всё подчинялось его устоям и прихотям.

- Ух! – ремень свистнул, и мысли вмиг испарились. Голова очистилась от всего лишнего и теперь только переваривала боль. Вот она жгучей змеёй заструилась, зарделась поперек ягодиц, а потом резко вспыхнула и дошла прямиком до оголенных нервов. – Ыыыыххх! – выдохнул Тим, вставая на пальцы ног и сильно запрокидывая голову.

Второй стежок вырвал уже более отчётливый крик:

– Ууууйййй! – из зажмуренных глаз Тима брызнули слёзы. Мальчишка вроде и не плакал, но капли влаги всё же оросили его лицо. А потом в носу защипало и солоноватый привкус наполнил горло. Почему же так тяжело всё это переносить?! Осталось же всего… пять. Пять! Всего? После последних двух горячих Тим уже не был так уверен, что здесь уместно это слово. Скорее уж "аж пять" или "целых пять". Целых пять ударов этим ненавистным извивающимся куском кожи…

Тим попытался купировать слёзы всеми доступными ему способами: вытер полотенцем щёки, закусил губу - сильно, отчаянно, до крови... Чтобы боль, которая терзала его внизу, пошла наверх и заглушила его всхлипывания. Надо было настроиться на волну злости, тогда бы слёзы высохли сами собой. Но это у мальчишки не получалось. Перед глазами стоял отец, который почему-то Андрея голосом вопрошал: "Что ты неправильно сказал? За что тебе стыдно, Тим?" А вместо ответа жгучие волны боли и стыда поднимались и сталкивались друг с другом. Со всех сторон. Словно в бушующем океане во время непогоды. И этот шторм, казалось, никогда не кончится … Никогда!

[Андрей]

Андрей сжал зубы. Со злости. Желваки чуть заиграли на его скулах. Он не сразу понял, что так болезненно торкнуло его, какой щелчок в его голове отозвался по каждой нервной струне, что они, будто прячась друг за дружку, собрались в комок и стали ворочаться внутри, как колючие ёжики. Его же слова! Именно они, слова, брошенные Мурзику, сейчас бумерангом ударяли по каждой извилине мозга.

Ты испугался! Испугался своей трусости! Кретин, дурак, идиот!
За мальчишескими возгласами Андрею слышался обличающий его шепот, переходящий в крик, потом в гомерический смех, сквозь который повторялись эти слова: "Ты испугался своей трусости!"

Зубов ощутил, как его лоб покрылся испариной. Нет, жарко ему не было, потоотделением он не страдал, так как не был рыхлым, а, напротив, обладал сухостью и не имел ни грамма лишнего веса. Это был пот от страха, от осознания, что его слова предназначаются и ему, не меньше, а даже больше, чем тринадцатилетнему пацану.

Ведь веревочка, приведшая его к преступной деятельности, вилась из страха. Его на ней, как козленка, привели к водопою, который оказался болотом. А он и не мог противиться тому. И позволил надеть на себя цепь, каждое звено которой было олицетворением его трусости. И осознание, что он сам был всегда дураком, а потом кретином, вследствие чего из него слепили и идиота, лихо окрученного кабальными условиями, сейчас металось из стороны в сторону, ударяясь о все точки головы.
Он даже не подозревал, как может выглядеть перед более старшим, мудрым и опытным человеком! Куда более глупо и жалко, чем Мурзик перед ним! И сейчас мечтал оказаться на месте мальчишки, чтобы кто-то объяснил, научил, остановил его неверные губительные шаги.
Но никого не было. Ни сейчас, ни раньше, ни в тогда... когда он был таким же, как Тимка.

Рука, держащая ремень, слегка подрагивала. Андрей посмотрел на неё и едва ли смог разжать окаменевший кулак. Тот, словно прирос к концам этой кусачей змеи, и пряжка вновь немилосердно впивалась в ладонь.
Из оцепенения его вывел сторонний звук. Знакомый, тихий и надрывный. Андрей чуть приоткрыл рот, его глаза выражали вину и сожаление, но сказать он ничего не смог.

Тимур снова плакал. Тихо всхлипывая, он пытался спрятать выступившую сырость. Да, очень пытался. Тем самым способом, что применяют все, чтоб отвлечься от слез - перенос боли на другое место.
Андрей вздрогнул. Он заметил красное пятнышко на краю измятого полотенца. Неужели эти нехилые удары были неконтролируемым следствием его прозрения? Он как будто линчевал мальчишку за свои ошибки, за свои грехи, в которых был не менее виновен, чем Тимка.

Что-то внутри, в зоне солнечного сплетения, болезненно заныло, будто разъедаемое кислой щелочью. Совесть ли, тоска, горечь... Нет, не за порку перед Мурзиком. Пусть он получит все, что назначено, усвоит этот урок до конца. Чтоб потом так не горело внутри, как сейчас полыхает снаружи - то не страшно, то даже полезно.

- Не надо так, Тимыч, - все ж вкрадчиво, с нотками сочувствия, произнес Андрей. - В кровь-то зачем? Не тереби губу...

Советы не, ах, какие уместные. По крайней мере, для пацана. Небось, покрыл Андрея мысленно крепким словцом за эту заботу.
Лупцует, едва щадя, а крови смутился. Но пусть думает, что хочет - его право.

- Всего-ничего, пятачок. Как малышу, - взяв себя в руки, почти со смешком произнес Андрей. - Ты... не стыдись слез. Реви, если хочешь. Хоть тихо, хоть в голос. Я все равно тебя уже поймал на этом, Тимка...

Андрей впервые за все время коснулся ладонью его иссиня-красной попы. Невзначай, мимолетно. Зачем - и сам не знал.
Жар передался на кончики пальцев, покалывая, как на физиотерапевтической процедуре. И внутренне стало покалывать от совершения этого странного жеста.

- Ну... продолжим, - уже твердо сказал Андрей и, не слишком замахиваясь, опустил ременную петлю на самый верх половинок, где заканчивалась грань допустимого.

[Тим]

Андрей заметил его слёзы и даже пожалел. Но это почему-то не смутило. На удивление. И прикосновение взрослого не вызвало такого уж рьяного отторжения, как раньше. Может, это потому, что по всей поверхности попы всё ещё бегали колючие мурашки, перемежаясь с волнами боли. А может, Тим сейчас и жаждал немного жалости. Подспудно, неосознанно, безотчетно… И поэтому прикосновение пришлось, как нельзя, кстати, особенно на фоне кусающего ремня.

"Лучше б он от жалости пороть перестал..." Но эта мысль пришла уже позже. Пришла и тут же наткнулась на фразу о продолжении. Мда, амнистии, кажется, не предвидится… Но Тим и не ждал помилования. И, наверное, в глубине души понимал, что порют его за вину. Вполне конкретную и свершенную. А за вину получать - не зазорно. Пусть задница была с этим не согласна. Но эта боль помогла ему многое понять: и о себе, и о своих страхах, и о своих комплексах. И оказались они все не такими уж и страшными. Как например, те же слёзы… Сейчас они собирались в уголках глаз и беззвучно стекали по линии носа до тех пор, пока мальчишка не опускал голову и не смахивал их на полотенце. Но больше Тим не стыдился этого, не прятал лицо, не зарывался в матрас. Может, из-за слов Андрея, а может, просто понял, что глупо стыдиться себя... настоящего. Когда больно, надо плакать. Когда невыносимо - кричать. Тем более, что боль уже превысила все допустимые пределы и вместо того чтобы терзать, отпускала. А потом вылепливала из него что-то новое, неведомое и непознанное даже им самим.

Тим коротко вздохнул и напрягся. Сейчас на него снова обрушится огненный водопад. Захватит и закружит, помимо его воли. Он уже готовился зажмурить глаза и выгнуть спину, но щелчок оказался не столь болезненным, как он ожидал. Парень только ойкнул, поелозил пальцами по простыне и затих. "Всё же пожалел", - запульсировало где-то на периферии сознания. Но эта мысль не вызывала больше ярости. Лишь стыд. Какой-то неловкий и беспомощный… Он не был гнетущим и тяжелым, как раньше. Не вызывал мучительных мыслей и непритворной злости. Словно суровое наказание смыло все осколки позора и осталось лишь легкое ненавязчивое сожаление. И ремень будто почувствовал это и сменил гнев на милость. И теперь строгое назидание превратилось в жалостливую острастку.

Мальчишка ёрзнул, пытаясь смахнуть накатившую боль и снова вжался всем телом в матрас. Осталось всего четыре. Он сможет! Он вытерпит! Тим уже понимал, что всё, что ранее озвучил взрослый, придется ему получить сполна. Сильно или слабо это уж как карта ляжет… Вернее, в роли карты здесь выступал ремень – дрянная полоска кожи, которую Тим теперь не столько боялся, сколько почтительно опасался. И ложилась эта полоска, как назло, четко и дерзко на окутанные болью половинки. Ложилась и жгла, обнажая все чувства и нервы. И даже самый слабый удар вызывал на воспаленной заднице приличный взрыв. И увернуться от него не было никакой возможности.

[Андрей]

Андрей не очень знал, как вести себя в подобных ситуациях. Точнее не знал, как правильно. Опыта не было - ни перенятого от родителей, ни применяемого на кого-то. На кого-то из мужчин. И пусть Мурзик еще не мужчина, а мальчик... но он им станет. Он не девчонка. И не оскорбит ли Андрей его своей жалостью. В этом он уверен не был.

Он помнил смешные, глупые, злые по своей сути слова: "Не реви, ты ж пацан. Что разревелся, как баба?" И прочие, что прибавляли душевной боли и стыда, заставляли ненавидеть и себя, и весь мир. Потому что виноват ты был трижды: что оказался в такой ситуации, что не сдержался, что это заметили. И еще в том, что ты не мужик, как любил подчеркивать Андрею отчим.

Поэтому Андрей дал свободу в эмоциях Тимке. Но с долей иронии, чтоб наполовину этот незамысловатый совет прозвучал шуткой. Хотя каждая слезинка, вытекшая из этих блестящих глаз, несмотря на то, что красиво склеивала реснички Тима, обжигала Андрея. Особенно горло. Наверное, простудился в этих прятках и погонях. Он нервно несколько раз сглотнул, ощутив, как в гортани болезненно и жгуче вспыхивают искры. Должно быть, примерное так, как они вспыхивают на ягодицах мальчишки. Но те намного сильнее и жарче.

Этот удар, первый из последней пятерки, получился смазанным, почти бесполезным, хотя пацан все ж отреагировал на него. По привычке, что ли? Или как ответный сигнал на контакт? Что есть он, что защитано. Или схитрил, чтоб показать, что и при такой силе размаха горазд поойкать.

Скорее Андрей сам схитрил. Подумал было, что кое-как уж выдаст оставшееся. Но тут же понял, что это как раз будет нечестно. По отношению к Тиму нечестно. Ведь такие удары будут выглядеть как желание поскорее отмазаться, отвязаться, не вкладывая душу и серьезное отношение к процессу. Нет, так не пойдет, так нельзя! Ведь именно так он и унизит Тимура, продемонстрировав дешевую жалость к нему и подчеркивая его же слабость.

Кровь на губе пацана подсохла. По крайней мере, Андрей не наблюдал, чтоб Мурзик пускал розовые слюни или прикладывал полотенце ко рту. Сам мальчишка плотно сроднился с постелью. Ничего, еще чуть-чуть... И... Как в стихах? "Подожди немного, отдохнешь и ты..."
Да, скоро Тимур разденется, залезет под одеяло, вытянется или, напротив, свернется в клубочек, и станет себя жалеть...
А пока... Андрей примерился, оценивая свои снайперские способности. Надо разместить эти четыре стежка ровно, сверху вниз, друг за другом. Влезут, в аккурат.

- Ой, - передразнил он Мурзика. - Вот именно, что "ой". Будто не то я сделал и не так. Но сейчас не схалтурю. И давай подряд, без остановки.

Последнее прозвучало то ли как предложение, то ли как просьба, но согласия или возражения Андрей не стал ждать, а взметнул ремень выше головы.

- За побег!
- За трусость!
- За слова про отца!
- И за гордыню!

Слова едва поспевали за ударами, которые автоматной очередью без малейших колебаний метко прочертили четыре свежие полосы на Тимкиной попе.
Андрей вновь сглотнул, зажмурившись от боли, и бросил ремень на стул.

[Тим]

Тим и так был весь напряжен, а тут ещё пугающее Андрея "про не схалтурю", и сразу за ним ужасающая по своей актуальности реплика про четыре подряд. А может не надо? Может всё же обойдемся халтурными? Он ведь уже всё понял и, в принципе, даже не против… чтоб его пожалели. И ойкнуть ещё четыре раза так же приглушенно и коротко. И улежать на своём месте…

Но куда там! Удары посыпались словно град с ясного неба. И это был не холодный и облегчающий поток, а это жгучий и беспощадный! И в придачу оглушающий ремнем, словно громом.

За побег!

- Йаааа! – Тим выгнулся и уронил голову на руки. Удар пришелся почти на то же место, что предыдущий. Но сейчас он горел, щипал, обжигал. Словно после неумелой репетиции мальчишке показали, как по-настоящему звучит эта боль: в этом же месте, той же полоской кожи, но с нехилым добавлением размаха и силы. И сдержаться тут было невозможно…

Но не успел Тим как следует переварить этот ад, как сзади опять припекло. А потом зарделось и подожгло наэлектризованный воздух.

За трусость!

- Ууууууу! - вот тут было впору реально завыть. Нет, Тим не чувствовал себя трусом. И даже если что-то когда-то было, то это было не взаправду. А так, случайное малодушие, испуг - минутная слабость... Но сейчас за эту слабость расплачивалась его задница. В полной мере. И не только она. Ноги тоже дергались, как заводные. Пальцы впивались в собственные ладони, зубы закусывали нижнюю губу, чтоб не заорать, не зайтись в неистовом рёве. Засохшая плёнка на губе мгновенно треснула и кровь вновь засочилась наружу. Тим упал лицом в полотенце, пронзительно дыша и шмыгая носом.

"За слова про отца!"- раздалось над головой.

Парень только и успел, что схватить зубами ткань. Но это мало чем помогло. Крик вырвался из горла и затопил собою все остальные звуки.

- Ааааййй-яяяяя-уууу! – вопль боли переливался на все лады, и казалось, пытался выразить все те чудовищные ощущения, которые испытывала в данный момент ошпаренная задница. В такие секунды думать не получалось. Даже о своей вине. Даже если ты всё осознал. Получалось лишь беспомощно дергаться всем телом и вопить во всю мощь легких. Но где-то на задворках сознания всё же отпечатывались болезненные наставления взрослого. Совсем незаметно: слово за словом, стежок за стежком и вот уже в голове не мелькает больше мысли, что ты сбежишь из дома, если отец на тебя наорет. И отвечать как-то не смеется с вызовом и укором…

За гордыню!

- Ууууууууууййй! – Тим уже орал во всю глотку. Даже если и присутствовала в нём какая-то гордыня, то после такого удара она точно унеслась в неизвестном направлении. Ни спесивой заносчивости, ни надменного высокомерия - мальчишка лежал и рыдал, часто втягивая носом и сильно прижав лоб к матрасу. Ноги, независимо от тела, всё ещё дергались в воздухе, не в силах отыскать точку опоры, а руки впивались в холодную балку кровати, до белых костяшек выжимая из неё облегчение жгучей боли. Но облегчения не приходило. Жар накрывал и, будто сговорившись с жалящими осколками, всё сильнее и сильнее терзал настёганные ягодицы.

Тим даже не сразу сообразил, что всё закончилось. Новых ударов не приходило, но старые пока вовсю атаковали и кусали. Впору было вывесить белый флаг или просигнализировать о стихийном бедствии. Потому что это было не просто наводнение – это было цунами. Если, конечно, бывает цунами из жерла вулкана. Несколько бесконечных секунд всё это бурлило и накрыло мальчишку с головой, а потом постепенно пошло на спад. Тим распластался на кровати, скрестив у щиколоток ноги и постарался унять слёзы.

[Андрей]

Андрей застыл на месте. Впору было прислушаться к резко сменившейся обстановке вокруг. У зудящей лампочки всё так же крутилась, жужжа своими крылышками, назойливая муха. И приглушенно звенело в ушах, будто крик Тимура не хотел так быстро растворяться в пространстве помещения, а хотел помочь Андрею запомнить его силу, тембр и частоту. Словно отгремела канонада вместе с воплями испуганных жертв, и наступило относительное затишье, подобие призрачного мира, потому что последствия атаки были плачевны. Да у самой стены с пожухлыми вытертыми обоями, уткнувшись лицом в оголившийся матрас, надрывно всхлипывал Мурзик.

Андрей слушал прерывистое дыхание, сдобренное различными по продолжительности протяжными звуками. Тимка ревел. Искренне, от души, отдавая всего себя своей боли, может, и не только физической. Но её сейчас больше. Андрей знал, как она умеет блокировать все те чувства, которые в другой обстановке кажутся важнее, чем эта скручивающая беспощадная боль.

Он не плохо оттянул мальчишку. И тот нехило отозвался. Вопил на все лады, а тело его дублировало движения народных танцев. Он снес преграды надуманных условностей и разбил глупые мифы о юных несломленных героях. Может, они и были, герои эти. Но Тимке не за чем было геройствовать. Никто от него не требовал выдать какую-то военную тайну или тайну золотого ключика. Нет... От него требовалось быть самим собой. И то, скорее, просто рекомендовалось.

Его темная макушка с взъерошенными у темечка хохолками слегка подрагивала, пальцы сроднились с железякой, будто то была спасительная соломинка, которая могла удержать на плаву и забрать боль. Как когда-то давно, в детстве, Андрей пытался передать свои болезненные ощущения жестким подлокотникам стоматологического кресла. Почему было больно, он так и не понял - анестезия ему не подошла, или мало её ввели, или вообще ввели что-то другое. Но он не сказал про то врачихе, а, молча вцепившись в кресло, терпел и, показалось, что от этого насильственного контакта с предметом оборудования, становится легче.

Наконец, Мурзик расслабился и обмяк, и стал напоминать тряпочную куклу. Странное сравнение пришло в голову Андрею. Наверное, на это натолкнули ноги пацана, что перекрестились меж собой, а это вполне доступно сделать сшитой кукле или зверюшке. И человечку, который вымотался, устал и едва верит, что болезненные наставления закончились.
И что тот, кто стоит над ним... нет, бить точно не будет, ведь они всё честно определили. Но он и не так страшен, как его недавние действия.

Андрей переступил с ноги на ногу, словно не решаясь сделать шаг вперед. Но что такое шаг в сравнении с тридцадкой хлестких ударов? Со штрафными, к тому же. Это не страшно, это проще, чем кажется.
Рука легла на затылок Тимки, сам Андрей несмело сел рядом, но не вплотную, а соблюдая дистанцию. На кончике простыни он заметил еще одно пятнышко крови, более объемное, чем первое. Андрея внутренне передернуло, но он сообразил, что это та же надкусанная губа. А то первым делом турнуло, что внутреннее что-то. Нет, с какого? Парень здоров, как лось. Не чахоточник же какой.

- Ну, все уже, Тимка, все... Больше не будет боли. Ты молодец, - негромко произнес он и погладил густые сопревшие волосы пацана. - Губу-то... снова. Не кусай нарочно, пусть присохнет. И... как тебе удобней. Хоть так лежи или забирайся полностью, под одеяло. Пить хочешь?

Андрей и сам хотел пить, а уж как наорешься, так вообще сушняк почище, чем после пьянки. Он помнил это по своему опыту. Так что, не дожидаясь ответа Мурзика, встал и плеснул в обе кружки чуть теплой воды из чайника.
Одну в три глотка опустошил, другую поднес Тимке, снова присаживаясь рядом.

[Тим]

Приходил в себя Тим постепенно. И очень медленно… Вот боль уже перешла куда-то вниз, а сверху словно нависла пушистым облаком. В районе ног защипало и вонзилось в тело. Такая же судорога прошлась и по бокам. Тим понял, что это от того, что напрягся. Настёганные мышцы отдавали гулкой болью, а кожа при этом ныла.

Парень с усилием отцепил ладони от края кровати, разжал и снова сжал свои пальцы, чтобы убедиться, что они его слушаются. А потом неповоротливо выпростал руки и дотронулся до зудящих боков. Поглаживая кожу, он пошел выше, и вот уже обе руки легли на горячий истерзанный зад.
Мальчишка словно оценивал ущерб, полученный после продолжительного боя. Он облизнул губы, сделал глубокий вдох. Нижняя губа немного саднила, но это было не так чувствительно, как то что творилось на его заднице. Хоть порка уже и закончилась, там всё ещё разворачивалось целое побоище. Горячие тлеющие искорки перекочевывали из места в место и заставляли кожу зудеть. Вся попа ныла и время от времени подрагивала и было довольно трудно сладить с этой переливистой дрожью. Она волнами накатывала и отступала. А потом мучила колкими мурашками, вонзающимися со всех сторон в тело.

Тим оглянулся на Андрея. Тот был немного растерян. Или мальчишке так показалось. А, впрочем, это не имело никакого значения. Порка, судя по всему, действительно закончилась, вот только на душе всё ещё было муторно. То ли от перенесенного унижения, то ли от навалившихся со всех сторон эмоций, внутри ощущался терпкий привкус. Он ведь и плакал, и кричал, и прыгал в агонии на кровати, пытаясь стряхнуть невыносимую адскую боль. А теперь всё закончилось, и он остался один на один с тем, кто являлся свидетелем его позора и слабости. И не просто свидетелем, а и организатором, и участником, и даже непосредственным исполнителем. Но злости на Андрея почему-то не было. Куда-то испарилась вся ярость, злость. Тим просто лежал и думал о том, почему он попал в этот переплёт…

Взрослый коснулся его волос, и мальчишка непроизвольно зажмурился. Он почувствовал, как лицо заливается краской, а щёки начинают гореть. На место отступившей боли вернулся стыд. Смущенный им, Тим начал подниматься с матраса. Надо было немедленно поправить простынь и забраться куда-то поглубже, подальше, внутрь… Чтобы не продолжать сверкать здесь голой настёганной задницей.

Взрослый, как раз отошел к плите - очень кстати, а Тим неслушающимися пальцами стал поправлять смятую постель. Но сделать это быстро не получалось. Руки были словно парализованные, ноги тоже едва стояли на полу, а на голову будто нацепили мешок. Мальчишка хотел было наклониться за штанами, но был перехвачен Андреем с кружкой наперевес. Он только теперь почувствовал насколько сухо у него во рту и как ему невыносимо хочется пить.

- Спасибо, - буркнул Тим и неловко обхватил кружку двумя руками. Вода оказалась теплой, поэтому после первого же глотка, парень на миг остановился, будто выпил что-то не то, но потом, посмотрев на взрослого, вытер губы от солоноватой крови и продолжил пить.

[Андрей]

Андрей прикусил кончик губы, чтоб не улыбнуться. Сейчас не в тему было бы совсем. Тимур еще за издевку бы счел, с подростков станется. Но видок был у него, прямо сказать... Ожидаемый, но очень оригинальный. Краснощекий, с припухшей губой, взъерошенный, помятый и бесштанный. Последнее выглядело особенно трогательно: пацан стоял перед Андреем, опустив мордашку в кружку, со спущенными штанами и, слегка постукивая зубами о железные края, отхлебывал воду.

Зубов посматривал на него и ничего не говорил. А что сказать? Когда человек пьет, его и змея даже не жалит. Или выдумали такое? Он и решил взять пример с той самой змеи. Но та, кусачая, с выбитыми узорами по всей длине своей кожи, сейчас спокойно отдыхала на стуле, даже не вспоминая про свою жертву.

- Не торопись, - зачем-то все же произнес Андрей, хотя мальчишка и не захлебывался водой. - И хорошо, что теплая...

Так, для налаживания контакта после порки, наверное. Тем более, что Тимка поблагодарил его. "На здоровье" сейчас звучало бы тупо. Вот если б за порку благодарил, то можно было бы. Хотя трудно было представить такое. Чтоб кто-то ответил на побои "спасибо".

И Андрей не собирался, а покрутил тогда пальцем у виска. Может, это прозвучало от отчима не всерьез, но Андрей не подумал о последствиях, отреагировав именно таким образом. Удар по уху пришелся одновременно и по руке, отчего его палец неосторожно попал в глаз. И снова он должен был быть благодарен этому удару! И тому, что согнулся от боли и прижал ладонь к сомкнувшимся векам. Иначе... Иначе еще дополучил бы за наглость.

И резким контрастом к этой всплывшей в памяти неприятной сцене сейчас перед Андреем стоял Мурзик. Воплощение детской непосредственности, что-то милое и доброе, не стыдящееся своих неприкрытых мальчишеских вполне развитых достоинств... Такое, которое воспитывается в подобных условиях. В атмосфере ненасилия и заботы.
Наверное, он хотел последовать совету Зубова и улечься поудобней, но был застигнут на полпути.

- Ну, давай сюда, все уж высосал, - Андрей протянул руку к кружке, забирая ее от Тимки. - Ты... сейчас как, Тима? Чего-то хочешь? Поесть или лежать будешь? Лежать-то в любом случае. И разденься.

Андрей аккуратно повернул мальчишку в пол-оборота, заглянул ему за спину.
Даже присвистнул! Кубистический период Пикассо, не иначе! Но умничать перед мальчишкой не стал, так как не был уверен, что попал в точку. И что пацан поймет, о чем он.

- Да, неслабо, - покачал он головой, оценивая ущерб. - Ну, ничего, до свадьбы заживет. Можно... посмотреть, если ли что в аптечке...

Прямо предложить помазать пацану расхлестанный зад Андрей не решился. Хотя ведь натирал его водкой, но то всего. И тогда это было почти жизненно необходимо. А сейчас так, баловство. Себе ранее он и не думал мазать. Как-то выглядело бы это не по-мальчишески жопу себе натирать. Но сейчас перед ним был ребенок, а Андрей взрослый. И уже другие грани, иные понятия выталкивали былые глупые предрассудки.

Чего именно сейчас хочет Тимка, пусть обдумывает и решает, не торопясь. Может, ему надо туда, где как раз спущенные штаны очень в тему.
Андрей не стал смущать пацана лишний раз, отвернулся и начал приводить в порядок это поле битвы. Матрас заметно съехал, простынь сбилась, полотенце вот-вот упадет за кровать, доставай его потом оттуда.
Постель в полминуты была аккуратно поправлена и раскрыта в ожидании раненого.

[Тим]

Тим отдал кружку и угрюмо посмотрел на Андрея. Несвоевременная забота взрослого немного напрягала. Лучше бы он заботился, когда задницу его полосовал. А то разукрасил, как плакат на первое мая, а теперь "чего ты хочешь?" спрашивает. Чтоб не болело он хочет… И словно в угоду его мыслям Андрей предложил порыться в аптечке. Парень на секунду задумался, но потом зад отозвался тупой болью, и он кивнул.

- Можно посмотреть… - а что ещё ответить на такое? Сопротивляться уменьшению боли смысла он не видел. Если уж есть возможность её уменьшить, то почему бы и нет. После такого любой бы был не против. Хотя Тим не слишком верил, что можно что-то отыскать в аптечке этого заброшенного дома. Скорее всего, там тараканы и крысы давно всё поели. А что не поели, само испортилось… Но пусть поищет, вдруг, и вправду, что-то отыщет.

Насчет раздеваться или нет мальчишка колебался чуть дольше. Сначала перешагнул стреноженными ногами и споткнулся о собственные штаны, потом присел и аккуратно начал поднимать трусы. Но стоило их надеть на исхлестанную задницу, как Тим почувствовал всю актуальность предложения Андрея. Трусы сжимали и сдавливали и так ноющие болезненные половинки, от чего они начали саднить и печь ещё больше. Но сразу же снять только что одетую часть гардероба было неловко, поэтому Тим решил выкрутиться по-другому.

- Я в туалет хочу, - пробубнил он, теребя резинку от трусов и желая побыстрее от них избавиться.

[Андрей]

Тимка был не в лучшем расположении духа. Но Андрею это странным не казалось. Еще не хватало, чтоб мальчишка начал лыбиться или любезно трещать в ответ, тогда бы уж точно... в аптечку пришлось бы лезть. За успокоительным. Перепорол - вот был бы диагноз.

Поэтому Андрей даже малость удивился на его пространное согласие "посмотреть". Сначала не сразу и врубился, кого да что. Потому что Тимка ответил после задумчивой паузы. Но отклик был, и положительный, и Зубов так же положительно закивал головой.
Посмотрим, найдем, помажем.

Вообще Андрею сейчас хотелось производить любые действия. Он чувствовал себя не в своей тарелке после окончания порки. Во время неё все шло своим чередом, естественно, а сейчас необходимо было на что-то переключиться, будто руки требовали вновь вцепиться в какой-то предмет.

Он ощущал сзади себя возню Тимки - то ли раздевается, то ли одевается. Да пусть делает, что хочет. Лишь бы не плакал, как любое дитё.

- Ну, вот... - неопределенно сказал Андрей, открывая створку старого серванта, откуда брал "Звездочку", и оглянулся на Тима. - Куда? Аа...

Он кивнул, как бы понимающе и давая согласие:

- Давай... иди. Или в ведро? Как тебе удобней? Сам сориентируйся.

Две склянки звякнули друг о друга, когда Андрей отодвинул их рукой. Похоже на зеленку и валерьянку. Тоже могут и пригодиться. Но интересовал сложенный вдвое металлический тюбик, что был забит в дальний угол. Андрей вытянул его и прочел название.
То, что надо! "Спасатель". Универсальное и обнадеживающее название.
Ведь ему не в первой уже было спасать Тимкину задницу.

[Тим]

Тим пять секунд обдумывал, куда будет сходить лучше и решил всё же пойди в туалет. Не столько, чтобы освежиться на холоде, сколько чтобы рассмотреть свою задницу после экзекуции. Не внутри сортира, конечно, по дороге. Внутри было темно и вряд ли там можно было что-то разглядеть.

Он поднял штаны наверх и, не застёгивая их, побрел медленно из комнаты в коридор. Каждый шаг отдавался болью в мышцах. Это сколько же так будет болеть? Посреди коридора, под болтавшейся у самого потолка лампочкой, он остановился, оглянулся и осторожно оттянул трусы. Зрелище было не для слабонервных. Его попа была похожа на мольберт, на котором художник тренировался почему-то только в красных и синих тонах. Вся поверхность была одним сплошным заревом, на вершине холмов оно переходило в синие пятна, а по бокам было испещрено бордовыми кляксами.

Фига се! Мальчишка первый раз видел на своём теле такие отметины, поэтому немного впал в ступор. Это вообще когда-нибудь пройдет? Он аккуратно отпустил трусы и почти на автомате дошел до туалета. Вонь и зловонный смрад немного привели в чувство. Оставив дверь открытой, парень сделал все свои дела, стараясь глубоко не вдыхать и не задерживаться в этом отвратительном месте.
Трусы назад он натягивать не стал, чтоб лишний раз не травмировать попу. Оставил их болтающимися на ногах и лишь для вида поднял штаны, по-прежнему не застёгивая.

Для Тима это было целое испытание. Он не знал, как реагировать на всё, что произошло. Не знал, как вести себя, что надо делать? Обижаться и показывать уязвленное самолюбие - глупо. После порки кулаками не машут... Тем более, пороли его не просто так. Андрей прекрасно озвучил за что. Да и Тим знал, когда сбегал, на что идет.
Показывать свой героизм и делать вид, что ему не больно - нелепо. Какой тут может быть героизм, когда Андрей уже видел его слёзы и слышал его вопли.
А делать вид, что ничего не произошло, тоже неправильно. Произошло, и ещё как. Он вон до сих пор прийти в себя не может…

Тим вошел в комнату, растерянно огляделся и решил отправиться прямо в кровать. Это будет самое безобидное сейчас. Ничего не говорить, а просто пройти и лечь. Да, и ещё раздеться стоит, походу. Он предусмотрительно повернулся к Андрею спиной и, словно дряхлый старик, стал наклоняться к ботинкам. Медленно и с гримасой боли на лице. Развязал их, поддел за задник и снял. За ботинками последовали штаны и трусы. Все движения были очень неестественные, выверенными, будто он не человек, а какой-то робот. Тим старался лишний раз не сгибать колени, да и приседать было весьма некомфортно.

Наконец, оставшись в одной майке, он лег на матрас, и поддел уголок одеяла. Хотелось поскорее укрыться, чтобы не лежать снова с голой задницей. Такое лежание у него теперь ассоциировалось только с одним… Ткань чиркнула по воспалённой коже, и Тим зажмурился. Некоторое время он прислушивался к своим ощущениям. Не хотелось даже шевелиться. Попа наливалась свинцовой тяжестью, будто вся полученная ранее боль имела вес и теперь не давала лишний раз сдвинуться с места. Возня взрослого немного вернула его к реальности, и он повернул голову в его сторону.

[Андрей]

Нет, ведро Мурзик не выбрал. Ну, так всё ж не кот, чтоб в латок свой отдельный ходить. Андрей и так баловство устроил, когда пацан чуток приболел. А сейчас все по-человечески. Или почти так. Потому что походка у Тимки была, будто дрессированный зверек ступал на задних лапах. Осторожно, медленно, неуверенно. И передними еще себя поддерживал.
Андрей проводил взглядом пацана. Больно ему, это он знал. Знал, что в натянутых плотных штанах каждый шажок может отдаваться очень не приятными ощущениями. Но, ничего. Дойдет... Не старик из фильма про немцев, что на лыжи встал, как в первый раз. Этот дойдет. И уже вот...

Стукнувшая о стенку дверь сортира вынудила Андрея выглянуть в коридор. Решил не закрываться? Что это вдруг? Никак страх замкнутого пространства появился? Или что еще удумал. Но углубляться в причину такой мелочи Андрей не стал. Вообще-то причина была. Простая такая и неприятная.
Он сам заходил в сортир, утыкаясь носом в ворот свитера, а мальчишка... Вообще может просто не хочет находится в запертом помещении, изолированном от внешнего мира. И хорошо, что делает, как ему удобно!

Андрей встряхнул головой. Что там, в этой голове стало копошиться? Это точно нужно было перетряхнуть. Какими путями его недавнее отношение к Мурзику и подобным ему, как к распальцованным мерзким мажорам, перешло в отношение как к обычному ребенку? Как, посредством чего? И Тимка всё младше и младше для него становился, несмотря на его росказни про выпивку, сигареты, девчонок. Может быть, Андрей сам стал старше за эти дни? С этим вопросом он остановился посреди комнаты, теребя в руках алюминиевый тюбик с мазью. Перед глазами ускоренной съемкой, как в старом черно-белом немом кино, промелькнули кадры из его жизни. Он - малыш, школьник, подросток, солдат. Потом он просто некто. Никто, точнее. Его кто-то обманывает, окручивает, ставит условия, заставляет, пытается давлеть. Но ранее он сам никогда не нес ответственности не то что за кого-то другого, но и толком за себя.
А теперь он только и думал о Тимке. Пусть в мелочах, но думал, и только о нем. Вот и сейчас он приготовился реабилитировать его напоротый зад. И даже причиной порки стало беспокойство о пацане, желание проучить его и чему-то научить. Многому не мог - и сам не ученый. Но в этом методе передачи ума через мягкое место Андрей когда-то постиг нехилую практику. Правда, в качестве получающего, а не, как сейчас, дающего.
Единственное, что беспокоило Андрея, как сейчас общаться с мальчишкой, после этого жесткого сеанса? Захочет ли тот говорить с ним или снова уткнется в подушку или край матраса и закусит губу?

Тимур вернулся скоро, не говоря ни слова, стал раздеваться. Зубов едва себя сдержал, чтоб не предложить ему помощь. Но вряд ли мальчишка принял бы её. Да и вполне в состоянии сам справиться. Он искоса наблюдал за каждым его движением. И плевать, заметил это пацан или нет - ему было необходимо проконтролировать действия Тима. Тот последовал совету Зубова - разделся, завалился. Мордахой вниз.

Андрей наполнил чайник свежей водой, чиркнул спичкой, призадумался о пище насущной, глядя на очередную банку тушенки.

- Ну? - улыбнулся от мальчишке, когда тот решил посмотреть, что делает мужчина. - Чайник я поставил, потом поедим, а сейчас... Мази немного, но на твою посадочную площадку хватит. Пусть охладится. Что ты спрятался?

Андрей приподнял одеяло и аккуратно отбросил его на край кровати.

- Уууу... Хорошо мы с тобой потрудились, Тимка. Уже и на ляжки пошла реакция. Но ничего, синяки украшают мужчин. А жжение немного убавим. Согласен?

Андрей подернул майку Тима наверх, и рука его оказалась почти у самой шеи. Он провел ей по спине мальчишки, ощупывая каждое звено позвоночника.

[Тим]

Тим кивнул. Ещё бы он был не согласен. Его лишь слегка напрягал спокойный и раскованный голос Андрея. Словно ничего не произошло. Словно это не он пять минут назад полосовал его задницу до проступающей синевы. А теперь взрослый так изумленно удивляется его синякам на ляжках, что Тим даже не знал, как на это реагировать. Но голос Андрея не звучал издевательски. Тот вроде искренне хотел убавить боль мальчишки. Но для Тима было всё же непонятно, как можно совместить такое строгое наказание и заботу. Взрослый ведь, наверное, понимал все последствия такой обработки ремнем его попы. Какой же смысл теперь восклицать, что как всё там у него плохо и пытаться облегчить въедливое жжение?

Для Тима это было абсолютной загадкой. Но он не стал язвить и выяснять подробности. Жжение, и вправду, было жутким, и нахами он сейчас Андрею, не факт, что наступило бы долгожданное облегчение. А так взрослый уже примерился его чем-то мазать – тем, что он нарыл-таки в древней захудалой аптечке. Оставалось надеяться, что от этого не станет хуже.

Тим приготовился и зарылся лицом в подушку. Было немного неловко, что чьи-то руки будут прикасаться к его заднице. Родителям бы он точно такого не позволил. Хотя… Если бы его ягодицы были в таком же плачевном состоянии, позволил бы, наверное, ещё не то – только бы не страдать лишний час. И, по сути, Андрей уже растирал его после морозных ванн. Так что стесняться было нечего.

Взрослый откинул одеяло, задрал майку. По спине и заднице пробежал едва уловимый холодок. После порки он приносил ощутимое облегчение, и Тим даже подумал, что если бы было можно, он бы не укрывался вообще. Но было нельзя, потому что отсвечивать голым задом перед Андреем ему уже порядком осточертело. Будь он один – совсем другое дело. Но взрослый теперь вряд ли оставит его одного.

Андрей прошелся пальцами по его позвоночнику. Тим вздрогнул. Скорее, от неожиданности, чем от непринятия этих прикосновений. Они, наоборот, расслабляли и, после перенесенной боли, переводили внимание на себя. Было слегка щекотно, но это ещё больше заставляло кожу откликаться. Тим шмыгнул носом, покрутился, зарываясь ещё больше в подушку, и затих.

[Андрей]

Тимка ответил молчаливым киванием, даже не угукнув. Но этого было вполне достаточно, чтоб принять как знак согласия. Такого покорного, без возражений. А что ему возражать и быть недовольным? Он же поддержал идею поискать мазь. Не для Андрея же она была нужна. Для Андрея нужно было что-то рассасывающее от ежиков в горле, которые всё больше начинали ворочаться и перебегать с места на место. Но это дело десятое. И навряд ли что-то найдется. Чай есть - и на том спасибо.

Андрей глянул на чайник - не кипит еще и не собирается. И почему-то вновь захотелось отвлечься, пусть на секунду, но переключиться на что-то другое. Этим желанием двигало странно неловкое чувство при виде Тимкиного разукрашенного зада. Он видел его ранее, и сам красил, но послевкусие вызывало щекотание под ложечкой и прилив кисловатой слюны.

А еще пацан всё молчал! Уж лучше б орал, как несколько минут назад. Кстати, а сколько прошло времени? Минут десять, не больше. Полежал, встал, до сортира дошел, обратно. Примерное так, может двенадцать.

Ладонь Андрея ощутила тепло кожи на спине Мурзика. Тепленький... Даже в коридоре не остыл. Хорошо прогрелся, а врал про холод.

- Эй, ты там не задохнешься? Давай, вылезай, я тебя все равно вижу, - чуть рассмеялся Андрей, когда мордашка пацана буквально утонула в глубоких складках подушки.

Ясно, застыдился. Хотя нет, не ясно. Чего, спрашивается?

- Щекотно? Ты подавай признаки жизни, а то я могу не заметить, как ты в несознанку ушел, - Зубов кончиками пальцев потеребил поясницу Тима, вызывая тем самым новый прилив щекотки, судя по выступившим мурашкам.

Руки у него были теплыми, но он растер их на всякий случай, может, чтоб немного смягчить, перед тем, как выдавить мазь на пальцы.

- Так, где у нас самое больное и слабое место? Вот с него и начнем, - произнес Андрей и стал наносить средство на самый яркий бордово-лиловый синяк. Тот неряшливой кляксой растекся по низу левой половинки и переполз за грань попы, вниз. - Или не здесь? Или задница - это не то, что у нас слабое, в принципе? А, Тимур? Я ведь так и не понял твоего ответа... Про то, что не из-за ремня, не из-за еще чего-то... А, не из-за моего грозного вида. А интересно бы понять. Чего ж ты все-таки испугался? Или так, взболтнул и забыл. Даже вид мой так смешно описал. Грозный...

Андрей усмехнулся, добавил еще мази и стал втирать её по самому центру воспитательного места, которое сейчас напоминало налившееся соком запеченное яблочко.
Это был не праздный разговор для устранения затишья. Андрея захотелось узнать, сумеет ли сейчас мальчишка ответить на вопрос. Или уже все смылось, забылось и вообще было неправдой.

[Тим]

Тим приподнял голову и повернул её на девяносто градусов, в сторону Андрея. Поддерживать сарказм взрослого не сильно хотелось. Но щекотка заставила сменить гнев на милость.

- Щеко-о-о-отно, - промычал Тим, дернувшись и непроизвольно хихикая. Увернуться от пальцев взрослого оказалось непросто. Но потом прикосновение к попе вызвало неприятную ноющую боль и смех сошел на нет. Парень даже зажмурился от нагрянувших ощущений. Его настёганные половинки невольно сжались и напряглись. Облегчение страданий оказалось не меньшей пыткой. Особенно, когда Андрей мазал самый низ попы. Там боль усиливалась даже от легкого нажатия. Видимо синяк был особенно грандиозным.

Чего от него хочет взрослый мальчишка не понял. Вернее, не сразу уловил, в чем заключается вопрос. Он был насколько поглощён зализыванием своих ран и претерпеванием болезненных прикосновений, что даже удивился, когда вник в интонации взрослого. Ему всё ещё интересно, что Тим имел в виду, когда ляпнул это процессе порки?

- Из-за того, что рассказал тебе, - коротко ответил парень, не желая вдаваться в подробности. И так слишком многое пришлось понять за столь малый промежуток времени. Куда уж там душу наизнанку выворачивать.

[Андрей]

Мальчишке щекотно уже не было, и Андрей заметил, что тот даже напрягся, терпеливо снося легкий массажик. Не ах как приятно, ибо попа Мурзика то сжималась, то подрагивала под прикосновениями. Ну, ничего, потом легче будет. Все пройдет, но навряд ли забудется. Уж хватанул парень впечатлений на будь здоров! И за всей этой возней они оба будто и забыли причину их нахождения в этой глуши, вдвоем. Как на базу отдыха приехали. На заброшенную и без лыж. Не пойми зачем.

А время шло, стенные ходики беспощадно отсчитывали минуты, часы... И всему придет конец. Конечно, всё закончится. И хорошо для Мурзика. Вон, как порка. Было больно, но теперь лишь синяки остались, и те скоро пройдут. И пусть надавливать на них тоже неприятно, но так и не надо давить.

Андрей и не хотел давить на мальчишку. Никак. Лишь отогнать от себя и от него мысли об этой преступной сделке. Впрочем, Тимка и не заморачивался - сейчас центром его сосредоточения был его напоротый зад. И попытка подключить к этому медицинскому процессу хоть толику доверительной беседы не увенчалась успехом. На неё Андрей и не рассчитывал. Он опять с задницей разговаривает, как и во время порки.

Тимка вякнул, сухо, отрывисто. Опять то же самое. Ну, и понятно все с ним. Рассказал он. А что рассказал? Андрей собрать сейчас не мог и трех предложений из его рассказа. Не ценил, да. Что-то такое было - так это и любой прохожий скажет, глядя на курящего подвыпившего подростка возле паба. Стало немного грустно - ведь скоро они расстанутся, а Тимур стал для Зубова кладезом собственных открытий и преображений. И хотелось благодаря мальчишке открыть в себе что-то еще, переиграть, пересмотреть, передумать.

- Ну, ладно, сказочник-рассказочник,- Андрей шутливо совсем легонько щипнул его ягодичку, после чего раздался писк. Странный, сразу с двух сторон. Один из которых перешел в навязчивую мелодию. Противную, назойливую и тревожную.

- Погоди-ка. Так... - Андрей схватил телефон, и все внутри у него упало к самым пяткам.

Звонил Кочергин. И то, что он скажет, могло любым образом отразиться на Тимуре.
Андрей вышел в сени, закрыл за собой дверь. Нечего парню уши греть. Хватит и нагретого зада.

- Да, Сергеич, - отозвался Андрей, традиционно назвав шефа по отчеству. - Что? Во черт...
- Да, в больницу угодил, невротик старый. Так-то полбеды, слушай сюда, Зуб. Внимательно слушай, - Кочергин отчеканивал каждое слово, отчего Андрей весь напрягся до скрежета зубов. - Его курица заявила в полицию, если не блефует. При последнем разговоре истерила, как сучка. Так что бабу надо угомонить. Заявление может и забрать, но нужен серьезный стимул. Своего вышлепка она всегда узнает, так что слушай, времени у нас в обрез.

Дальнейшие слова прозвучали как сквозь искажающий звуки и смысл динамик, потому что каждое слово стало двоиться в ушах Андрея, и он не мог поверить в их серьезность.

- Что замолк? Ты понял меня? Зуб! У нас мало времени, очень мало! Действуй быстро, уверенно! Водка есть? Напои его хорошенько! И спрысни, чтоб не подох от заражения какого! Тебе наш посыльный поможет на крайняк, если сам не справишься! Но чтоб ухо было готово! Выберешь уж сам, какое больше понравится! Я уже выслал его, вы не знакомы, но ничего, познакомитесь, он прибудет минут через сорок, максимум через час! За посылочкой для мамы! Следующей будет труп её ублюдка! Так и скажем ей! Все понял?! Смотри, твой долг только растет, и ты отвечаешь за часть операции! Так что оперируй! Понял?!
- Да... Понял... - спокойно ответил Андрей. - Но подожди! Может, её так уговорить?! Попробуй! Словами!
- Бабы слов не понимают! Им кровь нужна! Делай, что сказано, не то твой х@й в расход пойдет! Всё, отбой!

В трубке раздались гудки. Андрей посмотрел на еще горящий дисплей телефона, приоткрыл дверь на улицу. Всё стихло. И будто не было того слепящего снега, оглушающего ветра, бродячей собаки. Даже потеплело. Или так кажется, когда высунешься из теплого дома. В ушах всё ещё звенели выкрики Кочергина. Он не мог поверить, что услышал это. Услышал такое!! Вязов-старший в больнице, у него сердечный приступ, полиция... вышлепок... ухо...

Андрей помотал головой, то ли отгоняя от себя этот кошмар, то ли проверяя, целы ли собственные уши. Тело дрожало, будто по нему пропустили ток, ноги стали ватными. Но нужно идти. Идти обратно, в комнату, к Мурзику. Идти и выполнять свои обязанности.

- Ну, не замерз? Сейчас... продолжим, - как можно спокойней сказал Андрей и присел рядом с мальчишкой. - Полечим твои уши. Задние. Раз передние плохо слышали и слушали.

Тимка лежал, повернув голов на бок. Из-под черной пряди красовалось его розовое аккуратное ушко. Ровное, округлое. Вообще мало привлекательная часть тела. И зачем она? Кто-то из-за неё лопоухий всю жизнь, кто-то большеухий. Орган слуха все равно где-то внутри. А к чему эта некрасивая раковина? Разве что, серьги носить. И то бабам и всяким там... артистам.
Андрей и не заметил, как слишком сильно надавил на поврежденную кожу Мурзика. Тут же одернул руку, погладил его дернувшуюся половинку.

- Прости, Тимыч... Я снова сделал тебе больно. И может опять придется. Так надо, - с усмешкой в голосе произнес Андрей и, протянув руку к голове пацана, потрепал его за ухо.

[Тим]

Звонок не просто насторожил Тима, он заставил его забыть о боли в заднице, собраться и полностью превратиться в слух. Но за прикрытой дверью звуки глохли и растворялись, так и не достигнув ушей мальчишки. Он хотел было встать и на цыпочках подойти к двери, но решил, что этого лучше не делать. Нарываться на ещё одну порку не хотелось. Поэтому он просто лежал и ждал, надеясь по лицу Андрея определить, насколько близко его освобождение.

Взрослый довольно долго пробыл в сенях. Или Тиму так показалось. Но когда он вошел, его выражение лица отражало скорее смятение, чем предвкушение скорой развязки. Тим занервничал и сам не понимал, почему не мог успокоиться даже тогда, когда Андрей спокойно продолжил процедуру и заговорил с ним привычным заботливым тоном. Но что-то натужное было в его голосе. Что-то натянуто-тревожное. Особенно когда он с ухмылкой сообщил, что придется снова сделать ему больно. Что это значит? Он вроде ничего пока не сотворил для повторения порки.

Увернувшись от руки Андрея, которая зачем-то теребила его ухо, он решил спросить взрослого напрямую. В конце концов, надо было знать, что там происходит – по ту сторону этой бесконечной глуши и сколько ему ещё находиться здесь, в этом забытом всеми месте.

- За меня уже заплатили выкуп? – осторожно поинтересовался он, глядя в упор на взрослого. Мальчишка был натянут как струна, и это чувствовалось в каждом его движении. Даже голос слегка подрагивал и выдавал эту нервозность. Но может всё не так плохо, как ему кажется? Его родители, наверняка, заплатили за него. Не могли не заплатить – ведь он же их сын!

[Андрей]

Кошачья ласка не пришлась Мурзику по вкусу. Хотя может она ласковой и не показалась, а напротив, напомнила о моментах в фильмах, когда непослушным мальчишкам надирают уши. Конечно, Тимка все это знал лишь по фильмам и угрожающим выражениям, за которыми обычно, кроме слов, ничего не стояло. Никаких приведений угроз в действия.

Действия... Те, которые требовались от Андрея, не могли уложиться в его голове. Он никогда ни на гражданке, ни в армии, не мог представить себе, что получит подобный приказ, не говоря уже о том, что сможет его осуществить. Нечто немыслимое, чудовищное было во всём этом.

Глаза Андрея и Тимура соприкоснулись взглядами. Только у Андрея он был растерянным и обреченным, а Мурзик смотрел смело и требовательно. Конечно, он понял, что Зубову звонили по его душу. По душу и тело. Части тела. Маленькой, не очень значимой, через которую он хотел услышать хорошие новости.

- Что? Выкуп? Аа... - пространно ответил Андрей, отводя взгляд.

Но тут же взял себя в руки. Парень ничего не должен заподозрить. Ни про отца, ни про мать... Ни про приказ.

- Как раз сейчас решается этот вопрос, Тима... Всё не так просто. Всё очень серьезно. Но ты...

Голос Андрея дрогнул. Дрогнула и рука, которая прикоснулась к Тимке, но тут же отскочила от него, будто от его спины исходил ток.

- Ты должен делать всё, что я тебе скажу. Что бы я ни сказал тебе, тут же выполняй. Это я так, на всякий случай говорю. Но ты не волнуйся... Все будет в порядке...

Андрей не посмел сказать "всё будет хорошо". Что будет и как будет, он не мог дать парню гарантию.
Но думал о том, что приедет посыльный, наверняка, на внедорожнике. Иначе никак. И судя по словам Кочергина, приедет один. И уже скоро. Очень скоро. Уйти далеко они явно не успеют. И найти их будет не сложно. По тем же пресловутым следам- как назло сейчас ветер стих, и за окном стоял полнейший штиль, если бы речь шла о море.

- Давай домажемся и покушаем, Тимыч... Проголодался? - Андрей подмигнул мальчишке и как можно более нежно размазал мазь по очередному синячку.

По сердцу резануло. Как острым ножом - так, что Андрей даже дернулся. Нож, острый нож, прикасающийся своим холодным лезвием к горячей живой плоти. Никогда этот предмет, будь он кухонным прибором или холодным оружием, не вызывал у Андрея такого страха. Даже когда ему пришлось нажать на кнопку финки около живота какого-то парня. Перо выстрелом раскрылось и коснулось туловища нападавшего. Один его рывок вперед, и Андрей насадил бы его на нож, но парень отошел назад. Спокойно и предусмотрительно. И у него был выбор.
А у Мурзика выбора нет. Он - мальчишка, маленький и незрелый. В противовес Андрею. У Андрея выбор есть. И нужно искать выход.
Он мельком посмотрел на часы. Минут через сорок. Что можно успеть за это время? Привести Мурзика в порядок, дать передохнуть и создать иллюзию, что все идет по плану.